Звезда Полынь - Страница 36

— Ну да, — проворчал Фомичев. — Четыре тыщи лет обваливается — все никак не обвалится…

А девица, упорно сидевшая к Бабцеву спиной, наконец повернулась. Глаза у нее гневно горели, как у рассерженной кошки; только что не шипела. Бабцев непроизвольно отшатнулся — показалось, сейчас полоснет когтями.

— Разумеется, никто не мешал! — звонко отчеканила она. И с беспредельной иронией процитировала уже подзабывшееся, возникшее, кажется, еще когда Югославию лупасили, а в год вторжения в Ирак буквально навязшее на зубах: — Вам еще не нравится демократия? Тогда мы летим к вам!

— Ох, все, ребята, — проворчал Корховой. Даже он зачем-то решил притворяться, что все они опять вместе. — Брэк. Вон уже надпись зажгли — пристегнуть ремни… Летим.

Раскосая красотка порывисто обернулась к нему и с какой-то вызывающей, демонстративной преданностью одним стремительным всплеском рук, точно взмахнувший парой щупалец спрут, обняла его предплечье — мощное, как нога Бабцева. Даже прижалась. И громко, озорно продекламировала:

— Летит, летит ракета!

— Вокруг земного света! — развеселым хором подхватили Фомичев и Корховой без запинки. — А в ней сидит Гагарин! Простой советский парень!

Бабцев молча отвернулся.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ДЕТИ НА КЛАДБИЩЕ

ДРУГИЕ: ВРАЖЬЯ ДОСАДА — НОВАЯ ЗАСАДА

А когда те, с чьей подачи был развален «Сапфир», услыхали в сети отчаянный вопль Журанкова с предложением купить у него хоть малый ломтик его честно работавшей, ни в чем не повинной печенки и, как завзятые стервятники, устремились дожимать и добивать, оказалось, что их подопечный, апатичным сиднем сидевший нее эти годы в своей давно им знакомой норке, вдруг исчез. Оказалось, они, терпеливо и искусно ждавшие, опоздали. Пусть на день или на два, но опоздали и, стало быть, проиграли некий ход в какой-то новой, еще не вполне понятной игре.

Конечно, у них была масса дел и помимо Журанкова. «Сапфир» и все, что с ним связано, представляли собою лишь один из многочисленных пунктов длинного, словно ленточный червь, перечня их операций. Даже не самый важный — то есть это им катилось, что он не самый важный. Привычка к тому, ЧТО дела движутся с переменным успехом, — в крови разведчиков. К тому же, как гласит древняя китайская мудрость: победы и поражения — обычная работа полководца, и даже полководцы, не знакомые с китайской грамотой, мудрость эту выстрадали собственной жизнью; кто не выстрадал, кто не понял столь простой истины, тот до полководца не поднимается — сгорает от нервотрепки и вылетает в тираж еще на стадии малых чинов.

За последние полтора десятка лет они привыкли к победам. В этой некогда одной из самых сложных для иностранных разведок стране стало легко, даже слишком легко работать с тех пор, как ее идейная элита, ее властители дум, а за ними и ее руководство почти поголовно пришли — не без помощи, конечно, бескорыстных друзей и доброжелателей извне — к лучезарному выводу: чтобы влиться в семью цивилизованных наций и стать в ней своими, надо всего-то лишь пестовать предателей и вымаривать верных. Потому что сохранять верность тому, что отжило и должно быть поскорей уничтожено, — не верность, но тупость, косность, рабья кровь; а предать мрачное прошлое — значит на всех парусах устремиться к светлому будущему. Очередному, но теперь-то уж воистину и наверняка светлому, светлей некуда. Сколько их было — Шеварднадзе, Бакатиных, Козыревых, Калугиных… а сколько было столь же прогрессивных, но рангами и должностями пожиже — тех, что, точно воробьи, когда добрая бабушка начала крошить наземь черствый, залежавшийся хлеб, толкаясь и между делом гомоня о свободе и о том, что рынок все расставит по местам, ринулись в свалку с криками: «У меня! Нет, у меня! Да нет же, у меня, у меня скорей купите все, что мне доверено!»

Этим двоим, что беседовали сейчас (да и всем, кто мыслил, как они), невдомек было, что та пора ураганной в вышних распродажи, безудержной и безнаказанной, оставила не меньший ожог на душе народа, не меньший вывих сердца, нежели, скажем, раскулачивание и лагеря; и она вдобавок куда ближе по времени, куда памятней.

Им казалось, что даже если кто-то медлит поднять в душе своей белый флаг (да, признаю: все, во что я верил, — хлам, все, что предлагаете вы, — светоч мироздания), даже если кто-то этой сияющей истины еще не понял, не увидел ее начертанной размашистыми огненными знаками посреди своих пожухших и скрюченных от бескормицы небес, то надо лишь подольше подержать его в черном теле — и он поймет и увидит. Надо чуточку подождать, а потом чуточку подтолкнуть. Потому как все, что происходит в их интересах, — естественно, а все, что происходит против их интересов, — противоестественно. Ведь бог на их стороне. Эти двое, как и вся их страна, были очень набожны и, написав на своих деньгах «ин год уи траст», были уверены, что тем самым «год траст ин» их деньги. Потому как избрал эти бумажки мерилом и транспортным средством благодати.

По всем этим сложным и разнородным причинам собеседники не испытывали сейчас особого беспокойства, не были ни встревожены, ни тем более напуганы — нет. Просто случился некий сбой, и они обстоятельно обсуждали и анализировали этот сбой и намечали способы его преодоления, демократично называя друг друга по именам. В неофициальной обстановке им не нужны были формальные знаки субординации — оба и без них прекрасно знали, кто главней, кто тут кого вполне способен из-за этого сбоя оставить без работы, и потому могли позволить себе дружелюбное Юджин и Барни. Они были лишь слегка раздосадованы. Вот ведь, мол, ерунда какая приключилась. Мелочь, а неприятно. Поскольку, по большому счету, мелочей в их работе не бывает, это-то они понимали. Даже малая странность теоретически чревата серьезными неприятностями. Просто в России все странности давным-давно обусловлены не противодействием противника, а русским бардаком.