Звезда Полынь - Страница 60

Корховой принужденно рассмеялся. Этот нойон-батюшка был приветлив и искренен до полной беспощадности.

— Примерно так, — проговорил Корховой.

— Вы только не тушуйтесь! Я ведь вам не в упрек… Я сам в таком состоянии тридцать лет провисел. Да вдобавок еще и между двумя религиями, а это, поверьте, совсем не половина сахар, половина мед. Я спросил, лишь чтобы знать, как лучше вам отвечать. Ведь у меня действительно был некий мистический личный опыт, но рассказывать о таких вещах человеку, который… э… совершенно в другой плоскости живет, бессмысленно и даже где-то нечестно. Будто намекаешь ему на его неполноценность… Мол, вот у меня было, потому я знаю истину, а тебе медведь уж не на ухо, а на душу наступил, поэтому сиди в неверующих.

«Какой мужик!» — в сотый раз подумал Корховой с восхищением.

— Хорошо, я понял.

— Теперь космос. Я к этому разговору совершенно не готов. Более того, как человек абсолютно гуманитарного склада, вдобавок запоем читавший в молодости фантастику, я имею по этому поводу самые вульгарные и самые утопические представления.

— Очень интересно.

— Нет, смею заметить, не очень. Во-первых, я в глубине души совершенно на самом-то деле не знаю, что нам в космосе надо. Что-то для науки, да, понимаю. Но мне это все настолько до фени… Как бы это… Вот. Честно вам скажу: я убежден, что пока ученые не открыли какую-нибудь нуль-транспортировку, в космос соваться бессмысленно. Человеку, просто человеку, это ничего не дает. Усилия настолько велики и нелепы… Относительно таких вот попыток у французов есть поговорка: этот пытается… простите… издать звук громче, нежели позволяет величина задницы. Так. В более-менее приглаженном варианте — так. Наши сорок лет полетов — типичное слабенькое шипение. А надо сперва как следует нарубаться гороху — и уж потом так громыхнуть, чтобы стекла полетели. Понимаете?

— Понимаю. Но ведь история не ждет…

— Ну, разумеется, всем нужны спутники-шпионы. Всем нужны высокоточные бомбы с лазерным наведением. И много чего еще столь же необходимого для мирного созидательного труда. Это ужасно. Вы понимаете — если бы не стремление уконтрапупить друг дружку, нам космос в том виде, в каком мы его сейчас имеем, оказался бы не нужен.

— А вы верите в нуль-транспортировку?

— Представьте, да. Наверное, тоже как гуманитарий. Меня с детства приучили к некоторым не обсуждаемым бесспорным истинам. Например: для науки нет ничего невозможного. А с другой стороны… Понимаете: если бы Всевышний хотел запереть нас на нашей планете, он бы запер. Он бы так запер, что мы и выше стратосферы никогда бы не высунулись. Он этого не сделал. Значит, есть какие-то способы, они предусмотрены Богом, чтобы мы могли порхать от звезды к звезде без рева, грохота, ядовитой химии и чудовищной, чуть что — летальной аварийности. Не запер же он нас на материках. А раз не запер — то разрешил плавать и вообще нагишом, в одних плавках, на собственных руках-ногах. И на яхтах, и на круизных теплоходах, и на подлодках, и на веслах… Плыть может и один человек, просто потому что ему нравится — сам плот сколотил и вперед, «Кон-Тики». И с семьей в отпуск — это уже другой жанр. И команда Кусто… То же должно быть и здесь. Всевышний создал человека свободным. А если чему-то он положил предел, то этот предел совершенно, абсолютно непреодолим, и нам его преодолевать просто не захочется. Просто в голову не придет. Не хотите же вы вывернуть свое тело наизнанку и так пойти дальше. А если некий предел преодолим, значит, человек может преодолевать его РАЗНООБРАЗНО, в зависимости от своих желаний, представлений и потребностей. Разнообразие — это же синоним свободы. И тот способ, что доступен нам сейчас, есть не более чем уродство. Фактически его и нет. Он не обеспечивает свободы, и значит — это не тот способ, который предусмотрен Всевышним для нашего выхода в космос.

— Интересное мнение…

— Мнение профана. Более того, я сейчас вам еще большую крамолу скажу: я уверен, что если бы ученые как следует уже сейчас начали искать — искать всерьез, непредвзято и не будучи стеснены в средствах, — обязательно лет через десять-пятнадцать можно будет просто войти в кабинку с надписью «Нуль-Т»… Или там: аутспэйс-джамп. Кунцзяньвай цзяотун. Кстати, объясните мне, почему у нас в России…

Это бесподобно прозвучало в устах человека, который только-только вернулся в страну, едва не сгноившую его заживо, а потом изгнавшую на многие годы. Он решил, он вернулся, он взял на себя все ее грехи и огрехи и добровольно, свободно разделил их со всеми, здесь живущими. Иначе понять такую обмолвку было невозможно. У Корхового даже в носу начало пощипывать от сентиментального, почти детского — или девичьего, что ли, — восхищения этим человеком.

— Почему у нас в России китайских космонавтов называют тайканавты… или тайконавты… будто от слова «канать». Или от слова «алконавты»? Космос по-китайски «великая пустота» — «тайкун». Кун, а не кон. И не кан. Кан — это подогреваемая лежанка. В отличие от нас, россиян, у китайцев нет сказок про Емелю, который на печи, скажем, летит на Марс… На Западе латиницей транскрибируют «кун» как «конг» — ну, так нешто нам пристало с них срисовывать, их система транскрипции ужасна. Они и нежнейшее «нюйжэнь» — «женщина» — своими буквами передают так, что если переложить по-русски, получится приблатненное «нюрен». Нюрка, типа. Вы корреспондент? Обещайте мне, что будете говорить и писать так, как есть: тайкун.

— Обещаю, — улыбнулся Корховой.

Шигабутдинов помолчал.