Звезда Полынь - Страница 43

— С тем же успехом можно обвинить в сговоре всех, кто сообща утверждает, что солнце восходит на востоке.

— Никто ж не требует, чтобы все вкалывали ради какой-то ОДНОЙ идеи, — терпеливо, будто некую очевидность разъясняя несмышленышу, произнес майор. — Но… Пусть бы люди сами группировались. Так нет… Надо всем промыть мозги! Вот послушай. Зимой у нас провели тест. Психологический. Один вопрос: верите ли вы, что Россия первой будет на Марсе? Дурь, казалось бы, да? Но человек двадцать офицеров ответили: ага, верю. И именно их отсюда убрали. Как нарочно. Закатали куда-то, по слухам, в Уральский округ… Да не сразу, а провели еще собеседования какие-то… только с ними, с теми, кто написал: верю. Вопросы задавали вроде бы к делу и не относящиеся, но асы дело знают туго. Витька Ромашин написал: верю, но его оставили. Он потом смеялся: вычислили, спецы, что я просто от балды брякнул, интересно было посмотреть, что будет… Значит, как-то просекли, что соврал. Значит, убрали отсюда тех, кто действительно верил. Мы еще гадали: с чего такая плешь? А теперь, оказывается, это нас так к коммерции готовили…

Бабцев забыл дышать. Это было более чем интересно. Это была заявка на сенсацию. И, конечно, майор сам не понимал, насколько ценно то, о чем он проговорился…

— А отчего ж остался ты? — с трудом сохраняя спокойный тон, спросил Бабцев.

— А я уже не верю, — мрачно сказал майор и достал очередную сигарету. Закурил. — Я свое уже отверил… Четыре года до пенсии, а там — хоть птицы не летай.

Он, спохватившись, протянул пачку в сторону Бабцева:

— Будешь?

Бабцев помедлил, потом отрицательно покачал головой и поднялся. Майор все понял.

— Ну, бывай здоров, — сказал он, уже не глядя на журналиста. — Привет мешкам.

Бабцев вдруг понял, что поторопился по обычной своей импульсивности, а теперь ему жалко уходить. Похоже, майор мог бы рассказать еще немало. Но доверительный момент был упущен, испорчен безнадежно. Поддакивать надо было, поддакивать, а не лезть в спор. Бабцев помялся.

— Тяжело служить? — спросил он и сам почувствовал, насколько фальшиво и, в сущности, оскорбительно прозвучал его вопрос. Но майор только глянул на него снизу вверх — будто сверху вниз. Снова приоткрылся и снова закрылся внимательный, чуть презрительный глаз его сигареты.

— Служить легко, — сказал майор. Помедлил. — Жить тяжело.

Опять помедлил. Неужели при ракетах все такие философы, с издевкой подумал Бабцев. И тут майор его добил.

— Жизнь стала какая-то чужая… И главное, ясно, что к своей, к той, которой хотел, — тебя уже не пустят.

— А своя — это ради торжества коммунизма? — не выдержал Бабцев. Майора надо было поставить на место, слишком уж он умничал.

Не получилось. Майор вскинул на него насмешливый взгляд исподлобья и вдруг продекламировал басисто и распевно, по-маяковски:

— Я раком ставил мадонну Литта! Но чем она уж так знаменита — в упор не въехал! Скажи, друган, на кой нам этот поповский дурман?

У Бабцева едва не отвисла челюсть. Потом он вспомнил, что, пытаясь по-свойски говорить с майором на простом языке, буквально начал с фразы «чего-то я не въезжаю» — и передернулся, точно ему за шиворот плеснули щелочью. Он повернулся и молча пошел дальше по проспекту.

Их поселили в лучшей гостинице городка, которая в своем роде тоже была памятником: сделана в форме первого спутника. Посреди — ядро главного корпуса, по сторонам — четыре растопыренных крыла, как антенны, в свое время пищавшие из космоса свое показушное «бип-бип». Первый американский спутник, пусть и запущенный несколько позже русского, с ходу открыл радиационные пояса вокруг Земли. А первый р-русский открыл только космическую эру…

Бабцев подошел к гостинице уже чуть ли не ночью, вполне теперь осознавая, что несколько переоценил свои силы, решив проделать весь этот путь на своих двоих. День выдался тяжкий, а под занавес — еще и этакий марш-бросок. Но из разрозненных впечатлений, из вороха, похожего на тяжелую кучу мокрых старых газет, именно благодаря этому броску высовывался теперь солнечный хвостик действительно ценной, действительно сулящей прорыв информации…

В тихом холле гостиницы на диванчике смиренно сидел один-единственный человек, рассеянно почитывая, как ни странно, «Коммерсант». Но при виде вошедшего с лестницы Бабцева он сложил газету пополам, небрежно отложил ее, поднялся и шагнул Бабцеву навстречу.

Человек был в штатском, невысок, коренаст. Покатые плечи непоказного рукопашного бойца. Матерое лицо с коричневой дубленой кожей. Короткая современная стрижка, черные, как антрацит, волосы пего поседели. Он шел к Бабцеву неторопливо и целеустремленно, и смотрел ему прямо в лицо немигающими глазами, и было очевидно: он идет именно к нему, точно зная, кто перед ним, — стало быть, он сидел тут, ожидая именно его. Бабцев ощутил неприятный холод в животе. Началось…

«Аусвайс?» — успел иронично подумать он, стараясь хоть так подбодрить себя. От противного.

— Добрый вечер, Валентин Витальевич, — сказал седой.

— Добрый вечер, — ответил Бабцев и, все еще чувствуя неприятный осадок от своей дурацкой попытки говорить с майором запросто, светски осведомился: — С кем имею честь?

Церемонность Бабцева, похоже, седого нисколько не удивила. Он сделал приглашающий жест в сторону диванчика, на котором еще шуршала, расправляя складки, поспешно сложенная газета.

— Я Заварихин, — сказал он. — Анатолий Заварихин.

— Просто Анатолий?

Седой усмехнулся.