Звезда Полынь - Страница 46

Так и это.

Десятки раз наблюдал Корховой и по телевизору, и в Интернете старты ракет, проглядел до дыр и старую хронику, и относительно недавние ностальгические документашки про былые успехи в космической области… Оказалось — все не то.

Невообразимая красота. Невообразимая сила…

Пламя, которое отменяет ночь и на несколько минут сшивает небо и землю воедино…

От одного лишь сознания, что невзрачная железяка, сработанная обыкновенными рабочими руками — та самая, что каких-то полчаса назад торчала тут среди нас, среди наших грязных шлангов, складов, запертых на ржавые не запирающиеся замки, та, что снисходительно слушала, как мы ругаем начальство, хвастаемся про баб и хнычем про зарплату, — летит теперь на первой космической среди звезд и сама мерцает звездой из того самого вакуума, которому ни много ни мало, а четырнадцать миллиардов лет от роду, в котором, точно оглушенные толовой шашкой караси, вразнобой тонут сомлевшие галактики…

От этого можно было просто-напросто с гордостью лопнуть.

И когда все закричали «ура», Корховой, чтобы не лопнуть, закричал громче всех и полез обниматься к первому попавшемуся служаке.

Да, не зря так стремятся страны в клуб космических держав. Это вам не шутки. Это совершенно новое состояние — знать, что твое государство сумело сшить небо и землю гремящей полосой пламени.

Уж потом приходят в голову соображения пользы. «ГЛОНАСС» там, не «ГЛОНАСС»… спутники-шпионы, погода-природа… То есть, ясное дело, все это надо, и надо, чтоб свое, и правильно, что есть конкретные люди, которые думают об этих конкретных выгодах и удобствах, с этих людей пора пушинки снимать всенародно, да! — но объяснить, какая от чего следует конкретная польза всегда в сто раз нуднее и дольше, чем просто показать этот гром и это пламя, запросто отпихнувшее планету и ушедшее в зенит.

Сказка.

Змей-Горыныч, с которым удалось подружиться.

Иногда он своевольничает, конечно… А кто не своевольничает? Самый преданный друг может подвести. Самый преданный сын капризничает порой. Не говоря уж, например, о самой преданной женщине… На то мы и сложные, а не инфузории. И он, огнедышащий, — тоже.

Сложный.

Уважительного отношения требует.

Уже и мотовоз провихлялся по своим шатким рельсам и пришел в город, уже и в автобус загрузились, и на банкет поехали, а Корховой все думал: страшно представить, что я мог этого не увидеть. То была бы совершенно иная жизнь. Словно вообще звезд до самой смерти не углядеть, не узнать этого потайного дальнего сверкания, сулящего душе простор и бессмертие, и прожить от рождения до предсмертных конвульсий и хрипов под пасмурным, сочащимся серой влагой тесным небом.

Не нас бы — литературных бы титанов сюда, думал Корховой. Пушкина… Вот он бы выдал после таких впечатлений!

Но твердым манием вождя среди болота и дождя явился град. Звать — Байконур. На перепутий культур он гордую главу вознес и людям подарил космос…

Корховой, без труда стилизуя под «На берегу пустынных волн», тешился сложением виршей за Александра Сергеича и время от времени оглядывался на Наташку. У нее горели щеки, точно она весь вечер у печи с пирогами провозилась — и Корховой был рад: она, похоже, чувствовала то же, что и он. Можно было не разговаривать, все и так понятно.

А Фомичев был просто задумчив. Озирался. Прицеливался, наверное: на кого первого напасть с вопросами, когда приедем, примем по первой и языки развяжутся.

А Бабцев пропал куда-то. Наверное, морду бережет.

Туда и дорога. Век бы его не видать.

Банкет оказался не слишком массовым — человек двадцать пять набралось, не больше. Сначала начальник космодрома сказал тост — то есть сказал он вроде бы короткую речь, в общем-то, достаточно тривиальную, парадную, как военному, вероятно, и полагается: мол, как они тут рады, как приветствуют новые взаимовыгодные времена и все такое; но потом предложил выпить, и оказалось, что это все же тост. Разумеется, выпили.

Потом импозантный представитель фирмы «Полдень» Алдошин выступил с ответным тостом. И то ли уже первый градус в силу вошел, то ли у фирмачей и ученых степеней свободы и впрямь на порядок больше — но говорил он с юмором и потешил слушателей изрядно. Кратенько перечислил, для чего важны и ценны геостационарные спутники, кто до сих пор ими занимался и, кстати, почем; потом отметил, что нынешний пуск благодаря усилиям частной корпорации оказался аж на семнадцать процентов дешевле, чем запуски аналогичных спутников в среднем были в мире и в стране доселе… Потом лукаво покосился на широкие окна зала, по ту сторону которых, посреди площади, неутомимо торчал в лучах ночной подсветки Владимир Ильич, указующий путь в голую степь, и закончил, напомнив лозунг, лет двадцать назад мозоливший глаза чуть ли не повсюду (Корховой еще застал, еще помнил): «Так что мы непременно придем, товарищи, к победе коммунистического труда!» И, выдержав паузу, ослепительно улыбнулся, что твой Ален Делон, и добавил: «Особенно если будем платить за него как следует». Все облегченно захохотали. А Алдошин поднял рюмку и забил последний гвоздь: «Так что предлагаю, товарищи, выпить за единство труда и капитала!» Народ к тому времени уж так раздухарился, что с той стороны, где скучковались молодые офицеры, кто-то отважился Алдошину в тему заорать, от поспешности едва попадая в мелодию, но узнаваемо по-рамштайновски (хоть и не очень по-немецки): «Карл сказал, Карл сказал: майн либер капитал! Черный нал, черный нал! Дас шварце капитал!» Никто не подхватил, но с удовольствием похохотали все — ну, и опять же все выпили, конечно.