Звезда Полынь - Страница 45

У Бабцева все будто смерзлось внутри. Но он лишь постарался держать спину прямо-прямо и чтобы голос не дрожал — хотя ему теперь стало по-настоящему страшно.

— Неубедительно, — отрезал он. — И даже еще более подозрительно. Вы вполне могли надавить на совершенно ни в чем не повинного Семена и заставить его сказать все, что угодно. Я ваши штучки хорошо знаю, господин… ныне штатский. Я начинаю всерьез тревожиться за своего друга. Вы его еще не убили?

Заварихин поразмыслил мгновение, потом, как неутомимый иллюзионист, из другого кармана вытащил мобильный телефон.

— Хотите ему позвонить?

Бабцев колебался лишь мгновение..

— Теперь — нет. Теперь я уже уверен, что он у вас и находится под мощным давлением.

Заварихин вздохнул.

— Да, — устало проговорил он и отвел взгляд. — Недооценили силу ваших убеждений, Валентин. Вы, верно, до сих пор уверены, что и дома в Москве ФСБ взорвала?

— И в Москве, — холодно и непреклонно ответил Бабцев, — ив Волгодонске, везде. В свое время независимое расследование это доказало с полной определенностью. Просто его результаты были заблокированы вашими коллегами, Анатолий.

— Ох, да когда ж это кончится, — пробормотал Заварихин.

— Никогда, — бесстрашно бросил ему в лицо Бабцев. — Никогда. И не надейтесь.

Заварихин встал. Сейчас он меня пополам переломит, подумал Бабцев, но ему уже не было страшно. Все-таки он успел плюнуть чекисту в рожу, и это давало ему силы погибнуть теперь с честью. Он даже не пытался сбежать хотя бы к себе в номер — просто стоял и ждал. Сердце билось мощно и ровно. Празднично.

— Знаете, Валентин… Когда я встречаю таких, как вы, у меня просто руки опускаются. И накатывает чувство, что страна все-таки обречена.

— А вы, конечно, спасители, — едко парировал Бабцев. — Но кому нужна страна, которую могут спасти только такие, как вы? И только ТАК, как умеете вы?

— Помните знаменитую сцену Валтасарова пира? — спросил Заварихин. Экий эрудит, мельком подумал Бабцев. — Ты взвешен на весах и найден…

— Очень легким, — перебив, без усилия продолжил Бабцев. Не мог он не щелкнуть этого кровососа по носу хоть так, хоть по мелочи.

— Легким-то ладно. Легким, тяжелым — разница, в сущности, невелика. Всего лишь в цене. Что на рынке делают после того, как взвешивают на весах? Продают, Валентин. В наше подлое время надо говорить так: ты взвешен на весах и найден ПРОДАННЫМ. Что там Марксова продажа рабочей силы как последняя стадия… Товаром становятся смыслы жизни. Что бы ты ни исповедовал — оно всего лишь работает на чью-то мошну. Не на ту, так на эту. Вот что меня пугает…

— Успокойтесь, — с превосходством сказал Бабцев. Сделал широкий жест, обведя окружающий мир. — Весь этот послед империи… Никто на него не претендует, и никому он не нужен.

— Да? Страна после страшной войны воспрянула на миг — и буквально зубами впилась в будущее и еще цепляется из последних сил! И Байконур — те самые зубы. А послед империи — это вы, Валентин.

— Вот только не надо о войне, — жестко сказал Бабцев. — Не надо демагогии о голоде, холоде и нищете, которыми оправдывается любая собственная мерзость. Если у тебя нет штанов, мечтать надо о штанах, а не о звездах.

Заварихин помедлил. И Бабцев вдруг сообразил, что у него в глазах уже нет неприязни. Давно нет. Да и была ли? Грусть была у него в глазах. Страшная, беспросветная грусть.

Чего он добивается?

— Практика показывает, — сказал Заварихин тихо, — что тот, кто мечтает только о штанах, за штаны мать родную продаст. Почему-то так получается, что люди, в которых сохранилась душа, совершенно непроизвольно начинают, даже замерзая, мечтать о чем-то, помимо штанов. Со всеми вытекающими последствиями… — Помолчал. — И найден проданным.

— Я могу считать себя свободным? — с ледяной вежливостью осведомился Бабцев.

— Да идите, конечно, — негромко и равнодушно ответил Заварихин. — Чего там… Но если господь сподобит вас когда-нибудь встретиться с вашим другом и он вам расскажет, как было дело, — вам будет очень стыдно, Валентин…

— Это уж мои проблемы.

— Разумеется. Спокойной ночи.

Бабцев резко повернулся и, на ходу доставая ключ, пошел к своему номеру. Спина ждала выстрела. Но выстрел так и не плеснул между лопатками, позвоночник не хрустнул, ломаясь. Вот и дверь.

Он закрыл дверь и привалился к ней никем не тронутой, но все равно мокрой от холодного пота спиной.

Похоже, пока они беседовали с седым, гульбище в погорелой «Русской тройке» прекратило течение свое, и народ привезли на ночевку. Со двора доносились голоса, даже песенки… Догуливали. Этого нам никогда не хватает, этого нам всегда мало… Кто-то хохотал. Кто-то бренчал на гитаре, кто-то пел нестройным дурашливым хором. «Утверждают террористы и писатели — и на Марсе будет конопля цвести…»

Лубянка щелкнула челюстями у самого горла — а оказалось, она всего лишь сонно зевнула.

Наконец-то у Бабцева начали дрожать руки.

ГЛАВА 2. Сердце красавицы — это иероглиф

Тут разница как между порнушкой и любовью.

Можно сколько угодно разглядывать возбуждающие картинки в ярких журналах, можно до побагровения сопеть, уставясь в экран, по ту сторону которого, играя мышцами и тряся округлостями, квалифицированно и за жалованье, как спортсмены, трахаются профессионалы, можно вечера напролет обсуждать с пацанами то, в чем ни фига на самом-то деле не смыслишь, только мнишь себя крутым знатоком, потому что тайком от родителей проштудировал «Энциклопедию секса»; но пока сам не почувствуешь не сравнимую ни с чем самозабвенную распахнутость отданного тебе тела, не услышишь, как любимая женщина стонет именно под тобой, именно для тебя, — ни за что не поймешь, из-за чего люди сходят с ума.