Звезда Полынь - Страница 5

Ох, страна! Игла в яйце, яйцо в ларце, ларец в подлеце…

А ведь Кармаданов был так в себе уверен, что даже перед женой похвастался утром. Кратенько, без занудных подробностей. Просто хотелось от нее услышать «молодца» и пожелание успеха. Жена у него была умница, красавица, на восемь годков моложе его и вдобавок учительница литературы в обычной школе. Что такое учительница литературы в обычной школе в Москве в начале двадцать первого века? Это — диагноз! А она ухитрялась ходить гордо, как фотомодель, как голливудская дива, и даже ее раздолбаи относились к ней соответственно. «Руфь Борисна, а на фига этот ваш Болконский торчал, как рекламный щит? Падать надо было, брюхо беречь! Салабон! Князь, а выучка как у голубого…» И она была счастлива: фамилию все ж таки запомнили, подобным прилежанием учеников не во всех школах могли похвастаться… А дочку держала так, что малышка, когда ее на дне рождения (пять годочков ей тогда исполнилось всего!) попросили прочесть стишок (один из взрослых гостей, перебрав, что ли, перепутал эпохи), отвесила тому по полной: только тряхнула косичками и, не задумываясь, почесала: «Или бунт на болту обналузив из-за пояса лвет пистолет…» У любителя сажать чужих детей в лужу только глаза на лоб полезли.

Что Кармаданов теперь-то жене скажет?

Ох, какие пустяки в башку лезут, когда тебя нежданно-негаданно натягивает твое же собственное начальство. Которому ты доверял, которое уважал…

И конечно, кончилось все просьбой оставить пока отчет и все прилагаемые к оному документы здесь, у Самого, для более глубокого и тщательного обдумывания и анализа, для осторожного наведения окольных справок («У них же запуск на носу, ответственный, для европейцев — нельзя их сейчас нервировать…») и забыть о своих подозрениях впредь до особого распоряжения, уведомления, свистка…

Понятно. Скажут тебе «ату» — кусай, бухгалтер. Скажут «фу» — отползай, извинительно поджавши хвост и с надлежащей скромностью прискуливая: прощеньица просим-с, обознались… совсем не то-с имели в виду-с…

Запуск у них, значит…

Ясно, какой это запуск. Очередной кровный российский миллиард в Европу запускают на чей-то потаенный счет, и к бабке не ходи. Спорим — спутник до орбиты не долетит?

Этого Кармаданов, конечно, вслух не произнес. Смысла не было. Закончил на «Понятно» и, надув морду дисциплиной, с непроницаемо тупым видом откланялся.

Никак он подобной зуботычины не ожидал. Здесь, в своей же цитадели, в одном из последних оплотов… Тьфу, черт. Все, хватит быть дураком. Хватит.

Но чтобы Сам — крышевал…

Большому кораблю — большое плавание. Не кого-нибудь крышует, а освоение околоземного пространства. Земля — колыбель человечества, но нельзя же, в самом-то деле, вечно сидеть в колыбели, пора и на промысел, пора и о семье подумать…

Интересно, каков откат?

Мысль легко катила накатанной колеей…

Стало быть, думал он, выходя под праздничные лучи весеннего, уже почти летнего солнца, можем расслабиться и получить удовольствие. Все впустую. Зато теперь — свобода. Имеем право даже пивка попить.

Он походя взял бутылку якобы «Варштайнера» и по-простому употребил. Позорище. Гуляет средь бела дня, забыв машину на стоянке, взрослый солидный работник и прилюдно дует из горла.

И с виду позорище, и на вкус дрянь.

Он взял еще одну и оприходовал еще торопливей. Захотелось чего-то большого и чистого. Что называется, приникнуть к корням. Полечиться, сбить перехлестнувшую горло удушливую уверенность в том, что, кроме жулья и ворья, ничего в мире уж и не осталось. Кармаданов спустился в метро и доехал до остановки, которую про себя так и называл до сих пор «Площадь Ногина». Странно — как старик. Он, мол, Сталина видел… Нет, конечно, не видел, бог миловал. Но почему-то заклинило еще в ту пору, когда он ездил сюда чуть ли не каждый день по вечерам в течение нескольких месяцев — старательно умнел, работая в Исторической библиотеке. Три ха-ха. Думал науку двигать… А когда грянула демократия, Кармаданова после краткого восторга так перекосило от боли и жалости к тем, кто вкалывал-вкалывал, да и проснулся вдруг за бортом жизни, на свалке, никому не нужным приживалом в родной стране, и скороспелые хозяйчики в нос лишенцам кулачки суют, злорадно приговаривая: «Это ты просто жить не умеешь, совок!», и с наработанным на трибунах комсомольских райкомов пафосом трясут коротенькими пальчиками перед телекамерами: «Я своими руками заработал пятьдесят миллионов!» — так перекосило… А, что говорить, все тыщу раз говорено, языки в мозолях. Но в опера идти было и не по темпераменту, и не по физическим данным. Решил брать ворье единственным, что имел, — умом…

И вот чем все кончилось.

Воздух был похож на вздувшийся пузырь расплавленного стекла. По Маросейке перли валы машин. Теснота сбила их в единую груду так плотно, что казалось, это, урча и вонюче газуя, ползет какой-то нескончаемый ящер с панцирной ячеистой спиной — то приостанавливаясь переварить очередную живьем заглоченную писклявую мелочь, то снова пускаясь в многотонное перемещение. И сказал Господь змею: за то, что ты сделал это, проклят ты пред всеми скотами и зверями полевыми; ты будешь ходить на чреве твоем, и есть прах во все дни жизни твоей… Редко-редко мелькал со всех сторон затурканный отечественный уродец — все джипы, все «Лендроверы», все «мерсы» а то и «Феррари», а то и «Ламборгини». Москва — столица нашей Родины. Мила мыла «Вольво»…

Богатеет Отчизна. Вот только не платят почему-то никому, кто что-то производит. Платят только тем, кто перераспределяет кем-то уже произведенное. Или продает, что природа стране подарила. Чисто конкретно зона — кто при кухне, тот и сыт, а кто на лесоповале, тому известно что.