Звезда Полынь - Страница 67

— Не просекаю, — сказал Пурген после паузы. — Переместимся…

Они захрустели мимо Журанкова.

— Ага, — сказал Пурген.

Что-то резко, с металлическим призвуком щелкнуло, будто тенькнула стальная тетива, и соловей захлебнулся. И мгновением позже снизу, уже от земли, долетел короткий легкий звук падения чего-то почти невесомого, крохотного…

— Есть контакт, — сказал Пурген удовлетворенно. — Пошли проверим. Соловей или… это… Может — птеродактиль!

Ноги перестали держать Журанкова; он опустился на шаткую скамейку. В кустах ворочалось и хрустело.

— Ну чо, нашли?

— Не. Темно. И мокро. Идиотская идея.

— Пиво отдай.

— Я же говорил — три надо было брать…

Если бы Журанков мог, он бы их сейчас убил. Просто убил, без тени жалости и без малейших колебаний. Не от злости, не от гнева — а как санитар, чтобы их больше никогда и нигде не было. Это уже не люди, и людьми они уже не станут… И уже даже не животные. Вот соловей — животное, а эти — нет. Как их назвать? Ржа? Плесень? Трупный яд?

И одновременно каким-то странным, нелепым вывертом души Журанкову было их нестерпимо жалко. Все мы, все, думал он, растерянные несмышленыши, от бесцельности озверелые и нелепо тычущиеся на темном кладбище идей и надежд.

Он допил водку.

Не помогло.

Совсем смерклось, когда он вышел с кладбища. За деревьями, за поросшей кустарником низиной речки, далеко-далеко на улицах угадывался свет редких фонарей. Тучи обливал мутный оранжевый отсвет, и это позволяло, ошалело таращась, хоть как-то не влезать в лужи. На открытом пространстве стало чуть светлее. За мостиком была колонка водопровода, откуда в дни массовых посещений копошащиеся на могилах люди наперебой брали воду для цветочков, и Журанкову пришло в голову завернуть умыться. Глаза и веки жгло от слез — то ли пьяных, то ли просто выдавленных жизнью.

Перед мостом торчал, сунув руки в карманы куртки, еще один черный силуэт.

— Долгонько вы, Константин Михайлович, я уж заждался.

Журанков остановился, стараясь разглядеть обратившегося к нему человека. Голос был совершенно незнакомым. И лицо незнакомо.

— Что еще? — чуть снова не заплакав от смертельной усталости, выдавил Журанков. Он не хотел ни видеть никого, ни слышать, а люди лезли, лезли к нему из жизни — общительные, как пираньи; и он должен был подставляться им, не то они обидятся.

— Не буду ходить вокруг да около, — сказал человек. — Час поздний… Промозгло… Постараюсь покороче. Я представляю организацию — довольно влиятельную, сразу должен оговориться, весьма и весьма влиятельную, — которая интересуется результатами вашей многолетней работы. И в «Сапфире», и впоследствии.

Журанков ничего не почувствовал. Это было уже слишком, за гранью реальности. Дети на кладбище, думал он.

— Вы довольно давно не виделись с сыном, не правда ли?

Земля под Журанковым зашаталась, будто подгнившая скамейка.

— Довольно давно, — с трудом разлепив пересохшие от водки губы, ответил он.

— Он у вас от безотцовщины совсем сошел с пути, Константин Михайлович. Отчим — это всего лишь отчим… Ответственности за сына и его будущность с вас никто не снимал.

— Я знаю, — хрипло сказал Журанков, совсем уже ничего не понимая, но твердо зная, что действительно виноват.

— Да? — с сомнением отозвался незнакомец. Помолчал, вглядываясь из темноты Журанкову в лицо. — Что ж, отрадно, если так… Но это все слова. Даже если вы говорите искренне — пока это только слова. Тут вот какое дело… Ваш Владимир связался с бандой фашистов. Это даже не нацболы, и не какие-нибудь мирные баркашовцы — это совершенно страшные люди. Убийцы. Истребители инородцев.

— Что за чушь вы мелете…

— Вы дослушайте, дослушайте, Константин Михайлович. Недавно ваш сын явился на дом к одному очень известному и талантливому писателю, татарину по крови, и застрелил его. Насмерть. Там же оказался журналист, тоже довольно известный. Ваш сын ударил его по голове телефоном. Не убил, но журналист в больнице, в весьма тяжелом состоянии. Вот что такое безотцовщина, Константин Михайлович. Вы думали, с глаз долой — из сердца вон? Увы, увы… И пистолет с нацистской символикой, и телефон найдены милицией, и на них обнаружены отпечатки пальцев вашего Владимира. Милиция, конечно, не знает, чьи это отпечатки, и может не узнать довольно долго. А может не узнать никогда. Но мы найдем способ довести до ее сведения, чьи это пальцы, если вы откажетесь информировать нас о результатах вашей деятельности, о том, что вы дальше намерены делать с вашими разработками… ну, словом, по всему комплексу проблем, связанных с орбитальным самолетом. Убийство на почве национальной ненависти, покушение на еще одно убийство с нанесением тяжкого вреда здоровью… Жизнь вашего сына в ваших руках, Константин Михайлович. В буквальном смысле.

Незнакомец умолк. Действительно, он был очень лаконичен. Лаконичнее некуда. Некоторое время Журанков молчал, а потом вдруг расхохотался. Незнакомец шевельнулся беспокойно, хотел что-то сказать, подойти ближе, но ничего не успел — Журанков утих. Неопрятно протер заслезившиеся глаза ладонью.

— Простите, — извинился он перед внаглую вербующим его человеком. — Все. Уже все.

— Я понимаю, — сочувственно сказал тот. — Нервное…

— Нет, не то. Вы даже не представляете, как вы вовремя. Я ждал чего-то… Не стану хвастаться — не конкретно вас, конечно, но чего-то такого. Что меня опять срежет. А то разлетелся… Я даже не буду спрашивать, откуда вам так хорошо известны бандитские дела. Ваша банда?